Мередит наследует в лучших своих произведениях реалистические традиции английского классического романа. Он, в частности, выступает с критикой снобизма, создавая галерею снобов-аристократов и буржуа (графиня де Салдар в «Ивэне Хэррингтоне», Ричмонд Рой в «Гарри Ричмонде», Уиллоуби Паттерн в «Эгоисте» и др.)» обличает эгоизм и лицемерие как типические черты психологии собственников. Мастер психологического романа, Мередит в период подъема своего творчества освещает острые проблемы современности.
Психологический анализ он применяет для критики ложных идей и фальшивых чувств, а также для изображения внутренней борьбы и роста сознания тех своих героев, которые не хотят мириться с косностью и предрассудками буржуазно-аристократической среды. Стремясь передать многообразие, сложность и противоречивость душевных движений, романист совершенствует и разнообразит приемы психологической характеристики.
Критика действительности связана у Мередита с верой в неизжитые возможности буржуазной демократии. Это представление, однако, вступает в противоречие с его собственными наблюдениями над реальным соотношением общественных сил и партий в современной ему Англии. Взывая к буржуазной революционности прошлого, писатель не склонен заблуждаться относительно перспективы ее возрождения; он видит измельчание и опошление буржуазной идеологии. В его обличениях — обычно умеренных — чувствуется демократическая основа.
Произведения Мередита воодушевлены гражданским пафосоми романтическим подъемом именно в тех — сравнительно редких — случаях, когда писатель улавливает отзвуки народного протеста (таков образ итальянки Эмилии Беллони, воплощающей непобедимый дух народно-освободительного движения, отчасти — образ «радикала» Невиля Бьючемпа, образ старого чартиста из одноименного стихотворения и др.) Но в то же время Мередит опасается народной революции. Отсюда его апелляция к аристократии, к прошлому, идеализация патриархальных добродетелей старой Англии.
Мередит — писатель сложный и противоречивый. Он во многом близок реалистам своего времени, но он — «дитя реализма, поссорившееся со своим отцом» х.
Это замечание одного из уайльдовских персонажей не лишено истины. Мередит начал писать одновременно с Джордж Элиот, в период «мирного процветания» английского капитализма. Его первый роман «Испытание Ричарда Февереля» вышел в 1859 г. — в том же году, что и первый роман Элиот «Адам Бид». Мередит перестал писать романы в одно время с Томасом Гарди, именно в ту пору, когда английский капитализм переживал острый кризис. Последний роман Мередита «Странный брак» и последний роман Гарди «Джуд Незаметный» были опубликованы в 1895 г. Как ни случайно это совпадение в датах, оно знаменательно.
По силе литературного дарования Мередита можно сравнить с Элиот и Гарди. Однако он уступает им, в особенности Гарди, в степени и глубине положительного воздействия на читателя и на развитие английской литературы.
Романы Мередита, как правило, не рассчитаны на широкого читателя. Его повествовательные приемы сложны и изощренны; в поздних сочинениях Мередита психологический анализ нередко становится самоцелью.
И все же лучшие произведения Мередита представляют не только историко-литературный интерес и заслуживают внимания не только узкого круга читателей.
Почти все значительные романы Мередита, в том числе «Карьера Бьючемпа» и «Эгоист», были переведены на русский язык вскоре после их выхода в свет. Роман «Эмилия в Англии» был опубликован в приложении к некрасовскому «Современнику» (1865).

Противоречивый, непоследовательный характер социально-утопической программы Рёскина, в которой антикапиталистический пафос и внимание к нуждам народа переплетаются с ретроградными идеями преобразования общества на старофеодальный лад,— особенно очевиден из сопоставления его взглядов с идеями В. Морриса, которого нередко называют учеником Рёскина.
Моррис сам признавал ту важную роль, которую сыграли в его развитии взгляды Рёскина. Однако с течением времени Моррис все глубже понимал, как резко расходятся их конечные выводы. Широко пропагандируя мысль автора «Политической экономии искусства», что капиталистический строй враждебен культуре, что труд из радости превратился в повинность, Моррис-социалист приходил к совершенно иным философски-историческим выводам.
После смерти своего отца (1864) Джон Рёскин получил значительное состояние и обратился к осуществлению своей заветной мечты — созданию гильдии св. Георгия — прообраза земледельческого государства. Сам он обязался ежегодно жертвовать десятую часть своего дохода на нужды этого братства и призывал последовать этому примеру всех честных людей, обладающих достатком. Гильдия св. Георгия должна была явиться, по мысли Рёскина, первым опытом создания земледельческих общин, где будет обеспечен здоровый труд. Членам гильдии предстояло осваивать пустующие земли, заниматься ремеслом (в том числе и художественным); они должны были быть избавлены от калечащего воздействия машинной индустрии (во всяком случае, предполагалось использовать только машины, приводимые в движение естественными силами природы, а но паром).
Гильдия св. Георгия, организации которой Рёскип отдал много сил и средств на протяжении 70—80-х годов, оказалась мертворожденным детищем. Дело не столько в том, что начинание Рёскина, естественно, не было поддержано доброхотными пожертвованиями «честных капиталистов», как с горечью констатировал через три года сам Рёскин. Утопический план Рёскина уводил английский пролетариат с пути революционной борьбы на путь мечтаний о воскрешении добуржуазной аграрной Англии.
Гораздо более успешной оказалась организация Рёскином в середине 70-х годов музея в Шеффилде. Он с большим тщанием собирал картины, модели, книги, изделия искусного ремесла с целью дать поучительное зрелище народу.
Последние десять лет жизни Рёскин, будучи тяжело больным, провел в сельском уединении, затворником, чьи «чудачества» буржуазные идеологи, видевшие в нем опасного противника, старались изгладить из людской памяти.
Прогрессивные стороны учения Рёскина — его вера в простого человека, культ творческого, раскрепощенного труда, обязательного для всех членов общества, его смелый вызов буржуазной Англии — пользовались большой популярностью в рабочей среде.
Сильные стороны учения Рёскина высоко ценили и развивали видные деятели социалистического движения в Англии 80—90-х годов — В. Моррис, Том Манн.
Вильям Моррис издает в начале 1892 г. брошюру Рёскина «О природе готики» со своим предисловием. Он подчеркивает мысль Рёскина, что при капитализме труд стал тяжелой обузой, а рабочий-творец превратился в придаток машины. И Моррис делаег из слов Рёскина естественно напрашивающийся вывод, что необходим такой общественный строй, при котором освобожденный труд станет наслаждением для человека.
Том Манн пишет в своих воспоминаниях, что, ведя социалистическую агитацию, он охотно цитировал Рёскина, в частности предисловие к книге «Последнему, что и первому», где говорится об обязанности государства создавать для рабочих человеческие условия жизни, и особенно 89-е письмо «Гог8С1ау1ега», где Рёскин объявляет о своем отказе обращаться к богатым и ученым, к которым он бесплодно взывал в течение семи лет. Манн приводит также обращение Рёскина к рабочим: «Что вы говорите о заработной плате? Разве всё богатство мира не вам принадлежит? Кто его создал? Или вы никогда не будете протестовать, что вами созданное богатство потребляют праздные люди и что над вашей добродетелью смеется порок?». «Сотни раз,— пишет далее Том Манн,— я клал ту или иную часть этой цитаты в основу моей речи по вопросам о положении Англии».
Выше уже говорилось, что вопросы искусства еще с начала 60-х годов отошли для Рёскина на второй план по сравнению с социально-реформаторскими проблемами. Но в последний период своего творчества Рёскин выступает и как художественный критик. В искусствоведческих работах этого времени, таких как «Лекции об искусстве» (1870), «Гнездо орла» (1872), «Прекрасное и безобразное в художественном творчестве» (,1880—1881), «Английское искусство» (1883) и других, Рёскин продолжает линию, начатую его «Современными художниками».
Важно отметить, что Рёскин по-новому говорит теперь о назначении искусства: он отказывается от своего прежнего представления о неспособности «толпы» понять шедевры искусства, доступные лишь «избранным».
Неслучайно поэтому стиль поздних произведений Рёскина отличается еще большей, чем прежде, простотой, доступностью, ясностью. Многие страницы «Гогз С1ау1ега» носят характер самого непринужденного разговора с читателем. Рёскин вновь возвращается к трудным пунктам своего учения, отвечает на недоуменные вопросы читателей, рассказывает о своих планах и трудностях их осуществления. Характерно и то, что, переиздавая сочинения прежних лет, Рёскин не раз указывает в предисловии на их засоренность «красивыми» словами. Так, в 1880 г., в предисловии к новому изданию «Семи светильников», он отмечает, что идеи этого сочинения не потеряли своей ценности, но книга все же «перегружена риторической позолотой и смысл ее тонет... в потоке слов».
Задача художественной критики, как понимает ее теперь Рёскин,— «сделать доступным беднейшим классам все великое и доброе в искусстве».
Именно эту сторону эстетического учения Рёскина, в которой проявляется его народность, высоко пенит в нем передовая английская критика. Критик-марксист Т. Джексон в рецензии на издание избранных сочинений Рёскина, вышедшее в США, подчеркнул, что первейшая заслуга Рёскина как художника состоит в том, что он стремился быть понятным простым людям.
Попытки утопического решения вопросов, стоявших перед Рёскиным, были, как замечает критик, обречены историей. И все же «наилучшее доказательство правоты Рёскина по существу заключено в судьбе, которая постигает всякое искусство, не следующее по указанному им пути», т. е. по пути сближения с народом.

Рёскин получал множество писем от рабочих, горячо взволнованных его смелыми высказываниями, ждавших от него совета и участия. Часть этих откликов или вопросов со своими ответами он опубликовал в приложениях к своей книге.
Сближение Джона Рёскина с народом способствовало углублению его недоверия к широковещательным речам о британском «процветании», характерным для того времени, когда Англия сохраняла еще монопольное положение на мировом рынке.
В первых томах, относящихся к началу 70-х годов, писатель неоднократно приводит выдержки из газет, где утверждалось, что Англия утопает в изобилии жизненных благ, что деньги льются щедрым потоком на тружеников этой благословенной страны. Рёскин вносит «небольшое» уточнение в эти славословия, ядовито замечая, что деньги «дождем низвергаются... на бездельников и падают скупыми каплями... на подлинных тружеников».
Он приходит к глубокому убеждению, что существующий социальный порядок не заслуживает никакого доверия, что протест рабочего класса против капиталистического рабства закономерно порождается бесчеловечием этого строя.
Показательно его отношение к парижским коммунарам. Первые письма были написаны в ту пору, когда весь мир с напряженным вниманием следил за восставшим Парижем. Рёскин не оказался среди тех, кто злорадствовал по поводу разгрома Коммуны и воцарения «порядка» и «спокойствия». Не одобряя крутых мер коммунаров, даже доверяясь подчас порочащим их слухам, Рёскин всё же находит оправдание самому факту восстания парижского пролетариата в ужасающих, античеловеческих условиях жизни рабочих.
«Знаете ли вы... сколько отцы и отцы отцов этих людей переплатили своим священникам за эти блюда и канделябры?»— восклицает Рёскин, отвечая тем, кто обвинял коммунаров в расхищении церковной утвари. Рёскин оговаривается, что он не призывает насильно отбирать церковное имущество, но сурово осуждает корыстолюбие духовенства.
Рёскин отдает себе отчет в классовом характере совершающихся событий: он приходит к пониманию непримиримости интересов пролетариата и капиталистов.
«Настоящая война в Европе, прелюдией к которой является парижская резня, есть война между капиталистами и тем рабочим, каким они его сделали. Они держали его в нищете, в невежестве, погрязшим в грехе, чтобы иметь возможность обманом отбирать в свою пользу продукты его труда. Но, наконец, проблеск сознания пробудился в нем относительно истинного положения дел, и вот они встречаются лицом к лицу с этим рабочим, каким они его сделали, и встретятся еще не раз».
В тех же письмах к рабочим он излагает свой утопический план реорганизации общественного строя Англии посредством создания земледельческих союзов.
Себя Рёскин в эту пору причислял к коммунистам «старой школы» (в отличие от парижских коммунаров, которых он называл коммунистами «новой школы»); одним из виднейших представителей коммунизма «старой школы», который насчитывает, по его словам, уже три тысячелетия, он называет автора «Утопии»— Томаса Мора.
Коммунизм, по мнению Рёскина, заключается, прежде всего в том, что каждый должен трудиться на благо общества и тем самым заслужить право на получение простейших благ. Как и Мор, Рёскин выступает против сиятельных тунеядцев, объявляя общественный труд основой благосостояния нации.
Затем, продолжает Рёскин, развивая идеи Томаса Мора, все общественные ценности должны стать достоянием всего общества, а не частных лиц. Нельзя мириться с тем, что рабочий и крестьянин, трудом которых создано национальное богатство страны, лишены прав на орудия производства и систематически обделяются при распределении богатств.
«Земля должна принадлежать тем, кто может ее обрабатывать, а орудия производства — тем, кто может работать ими»,— не раз заявлял Рёскин.
Однако «коммунистические» идеалы Рёскина тесно переплетены с феодально-реставраторскими идеями. Он зовет к «опрощению», ликвидации городов, созданию земледельческого государства (и в этом он опирается на слабую, исторически ограниченную сторону учения Мора). Сама критика частной собственности у Рёскина оказывается непоследовательной, так как он обращается к рабочим и крестьянам с призывом стать «маленькими помещиками» и «маленькими капиталистами».

Эмоциональная стихия книг Рёскина нередко оказывается сильнее их рассудочной стороны. Увлеченный своими образами, он порой отвлекается от собственной логической схемы и воздействует на читателя не столько последовательностью силлогизмов, сколько яркостью примеров, страстной убежденностью своей проповеди. Стиль его публицистики в этом отношении, напоминает манеру Карлейля;
Обращение Рёскина к общественной проблематике отразилось и на особенностях его стиля. Тон дидактического кабинетного поучения, который чувствовался в его ранних книгах, сменяется живым непосредственным обращением к читателю, переходящим в своеобразную беседу. Рёскин находит ту жанровую форму, которая отныне станет излюбленной и наиболее характерной для его творчества — форму лекций, естественно предполагающую живое общение с аудиторией.
Так, Рёскин, обращаясь к своему видимому или лишь подразумеваемому собеседнику (в зависимости от того, произносилась эта лекция или была только напечатана), прямо бросал1 в лицо английской буржуазии обвинения в эгоизме, мелочной
(расчетливости, фарисействе, предпочтении материальной выгоды искусству. При этом он тут же убедительно парировал возражения, которые могли возникнуть у его шокированных слушателей.
Стремясь к широкой популярности своих произведений, Рёскйн избегает риторических прикрас, часто встречавшихся в его ранних искусствоведческих работах, и старается писать ясным, доступным народу языком. Характерно и то, что отны-ле он широко пользуется материалами из газет, зачастую сталкивая документальные свидетельства о жизни народа и жизни высших классов.
Усиление социально-критической, обличительной линии творчества Рёскина обогащает его литературную публицистику. Рёскйн выступает как публицист-сатирик, выразительно запечатлевший облик буржуа «деловитейшей из стран», который продал свою душу пользе, выгоде, факту. Смелость и меткость сатирической характеристики Рёскина повергали в смятение «верхи» нации, которым он адресовал обвинения в торгашестве, в презрении к искусству. Не случайно 6 мая 1869 г. он пишет .матери, что с увлечением читает книгу о жизни Свифта; перечитывая «Путешествия Гулливера», он находит, что очень во многом его мнения совершенно совпадают со взглядами Свифта.
Смелые выступления Рёскина против целой системы наукообразных аргументов буржуазных теоретиков, которые оправдывали социальную несправедливость, увековечивали господство собственников и попирали достижения национальной культуры, были крайне враждебно встречены английской буржуазией. Естественно, что Рёскйн все чаще и чаще начинает обращаться к народу, понимая, что судьбы нации прежде всего связаны с судьбами простого народа.
Характерно, что если лекции Рёскина 60-х годов предназначались для всех классов общества, то крупнейшее произведение последнего периода его творчества. Письма к рабочим и труженикам Великобритании» (1871—1884) обращены только к людям из народа, о чем свидетельствует подзаголовок книги, и представляет собой живую беседу Рёскина с людьми труда, выражение его раздумий, планов, его советы и поучения, его чистосердечную исповедь.

Крестьянство — опора нации, как полагает Рёскин. В будущем жизнь должна быть ближе к земле. Города с их машинной индустрией перестанут занимать такое место в экономике страны. Труд, обязательный для всех, вновь станет удовольствием, искусство займет подобающее место в жизни человека.
Взаимное доверие, подчинение авторитету правителей, сыновнее почитание рабочими и крестьянами своих сквайров и отеческое отношение к «детям» со стороны последних, строгое подчинение жены мужу в семье (в этой ячейке государства и его прообразе) — таковы основы утопии Рёскина.
Общественный опыт современности приводит Рёскина к выводу, что в реальной жизни и короли, и духовенство, и дворянство весьма далеки от этого утопического идеала.
Современная аристократия, по мысли Рёскина, недостойна быть пастырем народа. Но «хотят ли они быть действительно лордами, быть руководителями, положить начало настоящему поколению господ, не запятнанных корыстолюбием и не извращенных криводушием? Неужели же они сами до того погрязли, что не верят в эту возможность?» Рёскин хочет верить, что аристократия изменится к лучшему, но и в этом случае его консервативно-романтическая утопия входит в противоречие с реалистическим истолкованием опыта современности.
Особенно отчетливо противоречивость позиций Рёскина сказалась в вопросе о войне. Гуманист Рёскин ясно представляет себе, что «все несправедливые войны... оплачиваются впоследствии налогами на народ, у которого, по-видимому, нет в этом деле никакой воли, так как главный корень войны — воля капиталистов...». Этим словам, высказанным в книге «Последнему, что и первому», Рёскин придавал большое значение и буквально повторил их спустя четыре года в «Сезаме и Лилиях».
Войны — естественная стихия капиталистов. «Самая мысль о том, что капиталисты цивилизованных стран могли когда-либо поддерживать литературу вместо войны, кажется — если выразить ее словами — совершенной нелепостью!» Так писал Рёскин на страницах «Сезама и Лилий», книги, где он защищает культурные ценности наций от варварского безразличия к ним господствующих классов.
Однако антимилитаристская пропаганда Рёскина крайне непоследовательна: он считает допустимыми те войны, которые имеют своей целью приобщение «малоцивилизованных», якобы не понимающих своей выгоды народов к высокой культуре Британии. Рёскин вынужден признать, что господство Англии» над Индией нельзя пока что занести в актив господствующей державы; но он склонен думать, что англичане могут и должны оказать «облагораживающее» воздействие на индийцев.
Культ силы, культ средневекового рыцарства, противопоставленный буржуазному хищничеству («я предпочитаю, чтобы рыцарь храбро грабил деньги, а не выколачивал их, прибегая к мошенническим уловкам»), отрицательно сказался в его рассуждениях о пользе наступательных войн для культурного развития народов.
Самобытный и яркий литературный стиль Рёскина сложился еще в первый период его творчества. Однако в зрелые годы его мастерство как писателя приобретает большую выразительность.
Рёскин выступает как художник слова в каждом своем произведении — вплоть до книг научного характера. Знаменательно, что одна из его ранних искусствоведческих работ носит название «Поэзия архитектуры». Действительно, Рёскину присуще поэтическое восприятие мира, и он стремится воздействовать не только на логику читателя, ной в неменьшей мере на его эмоции. Написанные красочным, выразительным языком, книги Рёскина изобилуют смелыми образными сравнениями. Как о живом существе рассказывает он, например, о водопаде, изображенном на картине Тернера, прослеживая путь воды от первого спокойного, «рассчитанного» прыжка до резкой перемены в ее «настроении», когда перед ней возникают неожиданные преграды («Современные художники»).

На страницах «Сезама и Лилий» он красным шрифтом выделяет взятое из свежего номера газеты известие о смерти бедняка, отказавшегося идти в работный дом. Негодуя на бесчувствие высших классов по отношению к беднякам, Рёскин с уважением говорит об этом труженике, который предпочел голодную смерть работному дому. «...Мы облекаем свое попечительство в форму столь оскорбительную или мучительную, что бедные соглашаются скорее умереть, чем прибегнуть к нашей помощи...».
Рёскин констатирует кричащие противоречия буржуазной действительности, особенно отчетливо проявляющиеся в крупном капиталистическом городе.
«Наши города переполнены не дворцами, а ткацкими машинами, а у народа нет одежды. Каждый лист нашей зелени покрыт слоем копоти, а народ умирает от холода; наши гавани представляют картину сплошного леса мачт торговых кораблей, а народ истощен от голода. Чья же это вина? Ваша, господа, и только ваша».
Логика фактов, анализ реальных классовых отношений толкает Рёскина к реалистическому выводу о непримиримости противоречий между борющимися классами. Если можно вообразить себе, пишет он, любовь солдата к своему полковнику, то «не так легко представить себе восторженную любовь ткачей к владельцу фабрики». И уж, конечно, никто из рабочих «ни в каком случае не испытывает желания пожертвовать своей жизнью ради спасения своего хозяина».
Однако Рёскин не теряет надежды примирить антагонистические классы. Трезво-реалистические наблюдения, которые подсказываются ему действительностью, вступают в противоречие с романтической утопией писателя.
В книге «Времена и течения» он набрасывает схему сословной иерархии идеального государства, весьма откровенно напоминающего идеализированное феодальное общество. На вершине этой иерархической лестницы стоит король. Ум и сердце страны должна составлять аристократия. Более скромное, но вместе с тем, по мысли Рёскина, почетное место отводится буржуазии и народу. Умственная работа — аристократии; физический труд, иногда тяжелый и обременительный,— народу.